Осиная фабрика. Страница 4

Я сидел на стульчаке и думал об Эрике, с которым произошла такая неприятная история. Бедный психопат. Уже в который раз я задавался вопросом, что стало бы со мной на его месте. Но история-то произошла не со мной. Я остался тут, а Эрик уехал, и все это случилось где-то там, вот и весь разговор. Я – это я, и тут – это тут.

Я напряг слух, пытаясь понять, чем занят отец. Может, он сразу отправился спать. Он часто спит в кабинете, предпочитая его большой спальне на третьем этаже, где и моя спальня. Может быть, та комната будит в нем слишком много неприятных (или приятных) воспоминаний. Как бы то ни было, храпа я не слышал.

Противно, что в туалете мне все время приходится сидеть. Я понимаю, что это из-за моей инвалидности я вынужден раскорячиваться на стульчаке, как баба, но все равно противно. Иногда в «Колдхеймармз» я пристраиваюсь к писсуару, но почти все попадает мне на руки или на ноги.

Я натужился. Чвяк, плюх. Брызги фонтаном обдали мою голую задницу, и тут зазвонил телефон.

– Вот дерьмо! – выругался я и сам же хохотнул.

Быстро подтерся, подтянул штаны, дернул цепочку слива и вывалился в коридор, по пути застегивая ширинку. Скатился по широким ступеням к площадке второго этажа, где стоит наш единственный телефон. Я все время пристаю к отцу, чтобы установил хотя бы еще один аппарат, но он говорит, мол, нам не настолько часто звонят, чтобы возиться с отводной трубкой. К телефону я успел. Отец так и не вышел.

– Алло, – сказал я. Звонили из автомата.

– Тр-р-р! – громко проверещало на том конце провода.

Я отдернул трубку от уха и сердито на нее посмотрел. В наушнике продолжало верещать.

– Портенейль пятьсот тридцать один, – сухо проговорил я, когда шум наконец стих.

– Фрэнк! Фрэнк! Это я. Я! Алло, ты меня слышишь? Алло!

– Это эхо на линии или ты все произносишь дважды? – спросил я. Я узнал голос Эрика.

– И то и другое! Ха-ха-ха-ха-ха!

– Здравствуй, Эрик. Ты где?

– Здесь! А ты где?

– Здесь.

– Если мы оба здесь, на черта тогда телефон?

– Говори скорее, где ты, пока монеты не кончились.

– Но если ты сам здесь, ты должен знать. Или ты не знаешь, где ты? – И он захихикал.

– Эрик, не валяй дурака, – сказал я строго.

– А я и не валяю. Не скажу я тебе, где я. Ты скажешь Ангусу, он скажет полиции, и меня опять засунут в эту хуеву больницу.

– Не матерись. Ты же знаешь – я не люблю слов из трех букв. А отцу я ничего не скажу.

– «Хуеву» – это не три буквы. Это… это слово из пяти букв. Разве пятерка не твое счастливое число?

– Нет. Так ты скажешь, где ты? Мне надо это знать.

– Я скажу тебе, где я, если ты назовешь мне твое счастливое число.

– Мое счастливое число – «е».

– Это не число. Это буква.

– Нет, число. Трансцендентное число: две целых, запятая, семь один восемь…

– Не мухлюй. Я имел в виду целое число.

– Так бы сразу и сказал, – ответил я и вздохнул: в трубке послышался писк; наконец Эрик кинул еще несколько монет. – Давай лучше я тебе перезвоню?

– Нетушки. Нашел дурака! Сам-то ты как вообще?

– Нормально. А ты?

– Разумеется аномально, – с негодованием ответил он; я не мог не улыбнуться.

– Ладно, как я понимаю, ты направляешься сюда. Только ты уж тогда, пожалуйста, не жги больше собак, и вообще…

– О чем ты? Это же я, Эрик. Не жгу я никаких собак! – выкрикнул он. – Сдались мне эти чертовы собаки! За кого ты меня принимаешь, ублюдок недоделанный? И хватит обвинять меня в том, что я жгу каких-то собак! Ублюдок!

– Хорошо, Эрик, прости, прости, пожалуйста, – затараторил я. – Я только хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Будь осторожен. Не делай ничего такого, что может восстановить против тебя людей, ладно? Люди такие обидчивые…

– Да уж, – услышал я, и трубку заполнило его дыхание. Потом тон Эрика изменился: – Я и правда возвращаюсь домой. Совсем ненадолго, просто вас проведать. Надеюсь, вы там со стариком одни?

– Одни, одни… Так хочется поскорее тебя увидеть.

– Это хорошо. – Повисла пауза. – Что же ты ни разу не приехал меня навестить?

– Я… Да тут вроде отец собирался к тебе на Рождество.

– Отец? Да что отец… Ты-то почему не приедешь?

В его голосе слышалась обида. Я переступил с ноги на ногу, обвел взглядом лестничную площадку и ступеньки, рассчитывая увидеть лицо отца над перилами или его тень на стене следующей площадки, где он прятался и подслушивал мои телефонные разговоры, думая, что я ничего не замечаю.

– Эрик, я не люблю надолго уезжать с острова. Прости, пожалуйста, но у меня сразу появляется в животе это кошмарное ощущение, словно кишки узлом завязываются. Не могу я далеко уезжать, по крайней мере так сразу или… Не могу, и все. Я хочу тебя увидеть, но ты так далеко.

– Уже ближе, – ответил он твердо.

– Это хорошо. Сколько тебе еще примерно?

– Не скажу.

– Я же назвал тебе мое счастливое число.

– А я соврал. Я все равно не скажу тебе, где я.

– Это не…

– Все, я вешаю трубку.

– С папой не хочешь поговорить?

– Сейчас – нет. Я потом с ним поговорю, когда буду совсем близко. Все, я пошел. До встречи. Береги себя.

– Ты тоже береги себя.

– Да ну, чего мне беспокоиться? Все будет в ажуре. Да и что со мной может случиться?

– Просто не делай ничего такого, что может рассердить людей, хорошо? Сам знаешь, о чем я. Они так легко выходят из себя. Особенно из-за домашних животных. То есть я не…

– Чего-чего?! Что ты там сказал насчет домашних животных? – завопил он.

– Ничего! Просто я…

– Вот гаденыш! – выкрикнул он. – Опять вздумал обвинять меня в том, что я собак жгу? Может, скажешь, я еще и рты малышне червями набиваю? Может, и ссу на них заодно? – вопил он.

– Ну, – теребя провод от трубки, мягко начал я, – раз уж ты сам об этом…

– Ублюдок! Ублюдок!!! Поганец маленький! Я тебя убью! Ты…

Голос его пропал, и мне снова пришлось отдернуть трубку от уха, когда Эрик замолотил своей трубкой по стенам будки. На грохот наложился мерный писк – время истекало. Я дал отбой.

Я посмотрел наверх, но отец так и не появился. На цыпочках поднявшись по лестнице, я просунул голову между балясинами перил, но верхняя площадка была пуста. Я со вздохом опустился на ступеньку. У меня было такое чувство, что разговор я провел не лучшим образом. С людьми у меня вообще проблемы, и хотя Эрик мой брат, я не видел его уже больше двух лет, с тех самых пор, как он спятил.

Я встал и спустился на кухню задвинуть засовы и забрать свое хозяйство, потом пошел в ванную. Решил посмотреть у себя в комнате телевизор или послушать радио и лечь спать пораньше, чтобы встать с рассветом и поймать осу для Фабрики.

Я лежал на кровати и слушал по радио Джона Пила,[1] а также вой ветра за домом и шум прибоя на берегу. Из-под кровати доносился дрожжевой запах моего самодельного пива.

Я снова подумал о Жертвенных Столбах – на этот раз более сосредоточенно, представляя, где каждый стоит и что несет, мысленно глядя сквозь пустые глазницы черепов на один пейзаж за другим, словно охранник у пульта с экраном, переключающийся с камеры на камеру. Все было на месте, все в порядке. Мои мертвые часовые, мои продолжения, подпавшие под мою власть в результате элементарной, но абсолютной капитуляции – смерти, – не ощущали ничего, что могло бы повредить мне или острову.

Я открыл глаза и снова включил ночник. Посмотрел на себя в зеркало туалетного столика у противоположной стены. Я лежал на покрывале в одних трусах.

Я слишком толстый. Не так чтобы смертельно толстый, да и вообще моей вины в этом нет, – но все равно я выгляжу не так, как хотелось бы. Мордастый я очень, вот в чем беда. Сильный и крепкий, но все равно слишком пухлый. А я хотел выглядеть суровым и грозным – каким бы я и выглядел, кабы не мой несчастный случай. А так ведь по мне и не скажешь, что я убил трех человек. Это нечестно.

1

Джон Пил (Джон Роберт Паркер Равенскрофт, 1939–2004) – знаменитый английский радиоведущий. Прославился на пиратской радиостанции Radio London, с 1967 г. вел программу на Первом канале Би-би-си (Radio One). В соответствующее время активно пропагандировал психоделию, панк, реггей, электронную и хаус-музыку, этнику и др., предпочитает работать с независимыми лейблами и малоизвестными музыкантами. В июле 1991 г. посетил Санкт-Петербург.